Среди
киников наибольшую, правда, несколько скандальную известность получил
Диоген Синопский (400—323). Приехав в Афины, он стал ревностным последователем
Антисфена, который сначала гнал
его, но потом отдал должное его острому языку и радикализму. Через некоторое
время Диогену показалось, что слова учителя часто расходятся с делом.
Он решил показать всем, что такое настоящий киник. К этой цели он шел
с прямолинейностью, часто граничившей с непристойностью. Желание опроститься
приняло у него гротескные формы. Человек образованный, писатель и моралист,
он стал ходить по улицам полуголым, ночевать в большом кувшине из-под
зерна («Диогенова бочка»), лакать воду, как собака, отправлять естественные
нужды при всех, заявляя: «Что естественно, то не постыдно». Он даже пытался
есть сырое мясо. За все это его прозвали «обезумевшим Сократом».
Быть может, мы действительно имеем здесь дело с каким-то видом душевной
болезни,
но для современников Диоген был хотя и эксцентриком, но все же настоящим
мудрецом, строго следовавшим принципам кинизма. Широко известен рассказ
об Александре Македонском, который будто бы посетил Диогена у его странного
убежища и предложил исполнить любое его желание. Но, поскольку философ
считал, что он ни в чем не нуждается, он лишь попросил царя не загораживать
от него солнце. Александр, пораженный ответом, воскликнул: «Не будь я
Александром, я хотел бы быть Диогеном!»(1)
По словам Элиана, своей нищетой и бездомностью Диоген «был горд не меньше,
чем Александр своей властью»(2). Превыше
всего была для него духовная независимость личности. Во время скитаний
он попал в рабство и был выставлен на невольничьем рынке. Когда покупатель
спросил, что он умеет делать, Диоген ответил: «Ты приобретешь господина».
Несмотря на эти надменные слова, человек тот проникся уважением к удивительному
рабу и взял его учителем для своих детей. Диоген считал невольниками не
тех, кто принадлежит хозяину, а тех, кто заключил себя в тюрьму цивилизации.
Кого из людей, привязанных к соблазнам мира, можно считать свободными,
спрашивал он: «Народного вождя? Но ведь он раб многих господ. Судебного
оратора? Но он раб суровых судей! Сибарита? Но он раб необузданных наслаждений.
Полководца? Но он раб неверного случая»(3).
Насколько выше жребий того, кто наслаждается чистым воздухом и простой
пищей, кто вкушает безмятежную радость бытия! Он поистине свободен, ибо
никому и ничему не обязан...
Жизнь сурово обходится с людьми. Поэтому человеку надо защитить себя,
избавившись от привязанностей. Мудрец надежно укрыт от всего своим равнодушием
к земным благам. «Бедность, изгнание, бесславие и другие подобные бедствия
ему не страшны, он их считает пустяками; такой совершенный человек нередко
даже забавляется всем этим, как забавляются дети игрой в кости или пестрые
шары»(4). Это напоминает рецепты Эпикура,
Чжуан-цзы и буддийский взгляд на жизнь.
Диоген утверждал, будто Дельфийский оракул одобрил его решение стать странником.
Его не связывало никакое отечество. Когда его спрашивали, откуда он, Диоген
отвечал: «Отовсюду. Я гражданин мира».
Человек неуязвим, если он «наг, бездомен и неискусен гражданин и обитатель
всего мира». По словам Максима Тирского, Диоген внял голосу Аполлона и
«сшл обходить землю, уподобляясь птице, обладающей разумом, не боясь тиранов,
не подчиняясь насилию законов, не обременяя себя общественными делами,
не тревожась о воспитании детей, не сковывая себя браком, не занимаясь
обработкой земли, не обременяя себя военной службой и не промышляя морской
торговлей; напротив, он осмеивал все это» (5).
Как и все киники, своим героем-покровителем Диоген считал Геракла. Ему
казалось, что он призван трудиться, очищая авгиевы кошошни ложных идей,
излишеств и предрассудков.
Одно огорчало его: он считал, что мало находит людей, желающих следовать
его советам. Он ходил по улицам с фонарем среди бела дня, заявляя, что
тщетно ищет хотя бы одного настоящего человека. Он презирал всех, кроме
Антисфена, да и того, как мы уже говорили, считал недостаточно последовательным.
«Будь я глазным врачом или дантистом, — сетовал Диоген, — за мной бы бегали
толпы, а когда я говорю, что излечу тех, кто последует моим указаниям,
от невежества, от подлости, от необузданности — никто не приходит».
Между тем философ был не совсем справедлив. В Коринфе, где он поселился,
жители гордились им, его «бочка» стала одной из достопримечательностей
города. 
Любители
мудрости и путешественники постоянно окружали Диогена и с любопытством
слушали его монологи о совершенной жизни. Правда, не раз он шокировал
толпу своими грубыми выходками, но это еще больше увеличивало интерес
к нему.
Коринфяне поставили Диогену памятник. Число его последователей, если не
на деле, то на словах, было немалым. В III веке кинизм стал очень популярен,
особенно в Александрии.
Но как раз с того времени это учение начинает деградировать. Киники незаметно
превращаются в циников в современном смысле слова. Они проповедуют животный
эгоизм, учат равнодушно переносить смерть близких. Один из них, принимая
подачки от богача, заявляет, что он делает это, нисколько не роняя собственного
достоинства.
Уроки трудолюбия сменяются оправданием паразитизма, аскетизм — умением
жить за чужой счет. Учение о добродетели вырождается в философию плутов
и прихлебателей.
Кичась тем, что они свободны от всякой работы, киники охотно пользовались
плодами чужого труда. Они не замечали, что могут существовать лишь потому,
что вокруг есть люди, живущие не так, как они.
Но этого мало. Поборники «естественности» вошли в противоречие с самой
природой человека. Они считали Прометея злым гением людей и хотели, чтобы
мир вернулся к первобытному состоянию. Однако если бы их мечта осуществилась,
это означало бы паралич творческой активности человека.
Цивилизация несет в себе много темного — но не такова ли участь всего
созданного человеком? Пороки цивилизации — его пороки. В то же время нельзя
не признать, что и в цивилизации человек реализует заложенные в нем творческие
возможности. Киники, как говорится, вместе с водой выплескивали и ребенка.
Негативное отношение к городской жизни они переносили на культуру вообще,
отдавая предпочтение полуживотному образу жизни. Это было не только утопично,
но явилось и настоящим посягательством на дух и культуру. Поэтому проповедь
киников в итоге оказалась нигилистической и постепенно пришла к упадку.
Подобно тому как в скепсисе рационализм пожрал самого себя, учение киников
стало самоотрицанием культуры.
Тем не менее кинизм не прошел бесследно в истории мысли. Очистив его от
юродства и крайностей, стоики положили некоторые его принципы в основу
своего мировоззрения, ставшего самым влиятельным в эпоху эллинизма.
Примечания:
(1)
Плутарх. Александр, 14.
(2) Элчан. Пестрые рассказы, III, 29.
(3) Максим Тирский. Предпочитать ли кинический
образ жизни?, 6.
(4) Дион Хризостом. Диоген, или О доблести,
16.
(5) Максим Тирский. Цит. соч., 5.
Выдержка
из книги Александра Меня "На пороге Нового Завета"(От эпохи
Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя)
Издательство "Слово"., 1993 г.
