81. Наконец, сломленный старостью, желая снискать расположение окружающих, Октавий обратился с вопросом к своим советникам, кого из его потомства они хотели бы видеть своим королем после того, как судьба положит предел его дням. У него была только дочь, тогда как сына, который унаследовал бы его королевский престол, он не имел. Некоторые его советники находили, что было бы лучше всего отдать эту дочь вместе с королевством за знатного римлянина, дабы бритты впредь наслаждались прочным и нерушимым миром. Другие, однако, считали, что королевский трон надлежит завещать его племяннику Конану Мериадоку, а его дочь связать брачными узами с властителем какой-либо другой державы, дав за нею золото и серебро. Пока они обсуждали это между собой, прибыл правитель Корнубии Карадок и предложил пригласить сенатора Максимиана, с тем чтобы выдать за него королевскую дочь и одновременно вручить ему самодержавную власть над Британией, благодаря чему они обеспечат себе вечный мир с Римом. Этот Максимиан наполовину был бриттом (185), так как его отцом был Иоелин, о котором упоминалось выше и который был дядей матери Константина; мать его была чистокровною римлянкой; с обеих сторон он происходил от королей. И Карадок уверял, что, если его предложение будет принято, их страна будет наслаждаться устойчивым миром, так как Максимиан, по его словам, происходя от императоров и вместе с тем от родовитых бриттов, имеет бесспорные права на Британию. Узнав о совете, преподанном правителем корнубийцев, возгорелся негодованием королевский племянник Конан, всей душой жаждавший завладеть престолом и поэтому взбудораживший весь двор. Но Карадок, никоим образом не желавший отступиться от своих чаяний, послал в Рим своего сына Маурика, дабы тот рассказал Максимиану о положении дел. Маурик был отлично сложен, прямодушен, отважен и то, что находил правильным, отстаивал, если ему возражали, пустив в ход оружие. Явившись к Максимиану, он был принят тем как подобало и с большим почетом, чем его сотоварищи. В ту пору между Максимианом и двумя императорами, Грацианом и его братом Валентинианом, пылала ожесточеннейшая вражда (186), так как те отказали Максимиану в третьей части империи, чего он домогался. И вот увидев, что Максимиан обойден и унижен обоими императорами, Маурик сказал ему так: "Чего ради, Максимиан, опасаться тебе Грациана, когда перед тобой открыт путь, пойдя по которому, ты сможешь отнять у него империю. Отправься со мною на остров Британию, и ты овладеешь там королевским венцом; король Октавий, обессилев от преклонного возраста и утомления, ничего иного не жаждет, как отыскать кого-нибудь, кому бы он передал свое королевство. Мужского потомства у него нет, и он обратился к своим приближенным, спрашивая у них совета, кого избрать мужем своей единственной дочери, отдав ему вместе с нею и королевство. Во исполнение просьбы этого государя его витязи, порешив, что королевство и королевскую дочь подобает вручить тебе, послали меня сюда, дабы я тебя об этом оповестил. Если, прибыв со мной в Британию, ты сможешь осуществить этот замысел, то при изобилии в ней золота и серебра, при великом множестве находящихся там смелых воинов ты обретешь возможность вернуться в Рим и, прогнав императоров, подчинить его своей воле. Ведь именно так поступили родич твой Константин и многие наши короли, достигшие вершин власти".
82. Убежденный речью Маурика, Максимиан отбыл в Британию, захватывая по пути города франков и в них тьму золота и серебра и набирая повсюду воинов для своего войска. Затем, выйдя в Океан, он с попутным ветром прибыл в Гавань Гамона. Когда королю сообщили об этом, тот совсем растерялся от страха, ибо счел, что на него идет враждебное войско. Призвав к себе своего племянника Конана, он приказал ему собрать всех боеспособных мужей острова и двинуться с ними навстречу врагам. Конан без промедления собрал молодежь со всего королевства и подошел к Гавани Гамона, где Максимиан поставил свои шатры. Узнав о приближении такого сильного войска, он проникся тревогой, так как колебался, что ему предпринять. Максимиан располагал лишь незначительным количеством воинов и опасался как того, что их слишком мало, так и того, что они недостаточно боеспособны, не надеясь при этом, что ему удастся уклониться от битвы. Итак, он призвал старейших возрастом, а также Маурика и стал совещаться с ними, как следует действовать, чтобы избегнуть неминуемой гибели. На это Маурик сказал: "Нам не под силу биться со столь отважными воинами, да и прибыли мы в Британию не для того, чтобы ее покорить оружием. Пока мы не узнаем королевских намерений, нужно заявить, что мы жаждем мира и испрашиваем разрешения на временное пребывание здесь. Давайте скажем, что мы посланы императорами (187) с поручениями к королю, и давайте хитроумными и искусно подобранными словами успокоим и смягчим этот народ". И так как все одобрили предложения Маурика, тот, взяв с собой двенадцать знатнейших, убеленных сединами и отличавшихся мудростью старцев, во главе их направился с оливковыми ветвями в руках навстречу Конану. Бритты, увидев мужей почтенного возраста, несущих в знак мира оливковые ветви в руках, оказывают им достойный прием и беспрепятственно их пропускают, дабы они могли без помех пройти к военачальнику королевских сил. Вскоре представ перед Конаном Мериадоком, пришедшие обратились к нему с приветствием от имени императоров и сената и сообщили, что Максимиан прислал их к королю Октавию, дабы передать ему поручения Грациана и Валентиниана. На это Конан спросил: "А почему вместе с вами прибыло так много сопровождающих? Послам обычно присущ другой облик; более того, так выглядят скорее явившиеся из чужой страны враги, замышляющие напасть и творить насилия". Тогда Маурик ответил следующим образом: "Не подобает, чтобы столь выдающийся муж, не имея при себе надлежащего числа спутников, навлекал на себя презрение и бесславие, в особенности если к тому же он ненавистен многим властителям из-за римского господства над целым миром и из-за подвигов своих предков. Ибо, если бы при нем не было должной охраны, его, возможно, убили бы недруги римского государства. С миром явился он и ищет он мира, что подтверждается всеми его поступками. Ведь со дня прибытия нашего мы вели себя так, что никого ничем не обидели. Как мирные люди мы покупали все, в чем нуждались, и за все тут же расплачивались, ничего силою не отбирая". И когда Конана все еще одолевали раздумья, предпочесть ли мир или начать военные действия, прибыл правитель Корнубии Карадок и прочие сановные люди и уговорили Конана уважить столь смиренную просьбу и не затевать войны. И хотя Конан предпочел бы сразиться, тем не менее, отложив оружие в сторону и не нарушив мира, он доставил Максимиана в Лондон к королю и разъяснил ему, как обстоят дела.
83. Затем властитель Корнубии Карадок, взяв с собою своего сына Маурика, распорядился удалить всех присутствовавших и сказал королю следующее: "То, о чем так долго мечтали истинно преданные тебе и беспрекословно послушные твоей воле, по промыслу божьему, наконец-то осуществилось ко благу твоих потомков. Ведь ты велел твоим приближенным дать совет, как тебе следует поступить с твоей дочерью и твоим государством, поскольку из-за своего возраста ты стал ныне настолько немощным, что больше не в состоянии править своим народом. Одни ответили, что королевский венец, по их мнению, нужно передать твоему племяннику Конану, а твою дочь достойным образом выдать замуж куда-нибудь за море, ибо они опасаются, как бы, если властителем бриттов станет иноязычный пришелец, это не повело к истреблению их сограждан. Другие советовали завещать престол дочери и какому-нибудь нашему знатному соплеменнику, который после твоей кончины унаследовал бы его у тебя. Большинство, однако, решительно высказалось за то, чтобы ты призвал кого-нибудь из венценосного римского рода и отдал ему твою дочь вместе с королевской короной. Благодаря этому, как они утверждали, воспоследует прочный и устойчивый мир, ибо римская мощь будет бриттам защитою и оплотом. И вот Господь явил тебе милость, прислав сюда юношу, происходящего из римского рода и вместе с тем от крови бриттских властителей, за которого, мой совет тебе, ты и отдай безотлагательно твою дочь. А если бы тебя одолели сомнения, какие доводы мог бы ты привести против того, чтобы он получил британский престол? Ведь он кровный родственник Константину и внук Коеля, нашего государя, дочери коего Елене по наследственному праву, чего мы не можем оспаривать, принадлежало королевство Британия" (188). Выслушав Карадока, Октавий не стал ему возражать и с общего согласия отдал Максимиану дочь свою и королевский венец. Не хватает слов, чтобы изобразить, до чего это возмутило Конана Мериадока, который удалился в Альбанию и принялся набирать там войско, намереваясь не оставлять в покое Максимиана. Набрав многочисленных воинов, он переправился через реку Хумбер, опустошая земли по обоим ее берегам. Когда об этом известили Максимиана, он во главе всех своих сил поторопился навстречу Конану, сразился с ним и его одолел. Однако Конан не успокоился и, снова набрав отряды, угрожал разорить всю страну. Тогда Максимиан вторично выступил против него и сразился с ним в нескольких битвах, иногда беря над ним верх, иногда терпя неудачу. И так как один другому нанес тяжелый урон, они с одобрения своих друзей заключили между собою мир. 84. Прошло пять лет. Максимиан возгордился из-за бесчисленного количества серебра и золота, что ни день к нему притекавших, и, подготовив множество кораблей, собрал всех боеспособных мужей Британии. Ему мало было королевства Британии, он рвался захватить также Галлию. И вот, переправившись через пролив, он высадился сначала в королевстве Арморика (189), что ныне зовется Бретанью, и принялся беспокоить франков. Тогда, выйдя ему навстречу под начальством Инбалта, те вступили с ним в бой, но, разбитые почти на всем поле битвы, ударились в бегство. Пали и сам вождь Инбалт, и пятнадцать тысяч собранных со всего королевства воинов, которых он с собою привел. Нанеся столь сокрушительное поражение неприятелю, Максимиан возликовал, так как обрел уверенность, что из-за гибели стольких мужей легко подчинит себе всю эту страну. Итак, вызвав к себе Конана и слегка улыбаясь, он сказал ему так: "Вот мы и покорили одно из сильнейших королевств Галлии и можем надеяться овладеть и всеми другими. Поспешим же захватить города и крепости прежде, чем молва о такой опасности, достигнув остальной Галлии, побудит взяться за оружие все населяющие ее народы. Ведь если нам удалось овладеть этим королевством, я не сомневаюсь, что и всю Галлию мы также подчиним нашей власти. Итак, не сокрушайся, что королевство островной Британии, хотя ты и рассчитывал на него, тебе пришлось отдать в мои руки, ибо все, что ты там потерял, я тебе возмещу в этой стране: я возведу тебя на престол этого королевства, и тут будет вторая Британия, которую, изгнав местных жителей, мы заселим нашими соплеменниками. Нивы этой страны плодородны, ее реки изобилуют рыбой, ее леса на редкость красивы, ее пастбища превосходны, и, на мой взгляд, нет на свете земли привлекательнее". В ответ на это Конан, склонив голову, изъявил свою благодарность и обещал повиноваться Максимиану и сохранять ему верность, покуда жив.
85. После этого, приведя в боевую готовность отряды, они пошли на Редон (190) и в тот же день его взяли. Прослышав о жестокостях бриттов и о гибели павших, местные жители поспешно бежали, покинув своих жен и детей. Их примеру в городах и поселках последовали другие, так что продвижению бриттов не стадо больше помех. А те, куда бы ни приходили, истребляли всех, принадлежавших к мужскому полу, щадя только женщин. Наконец, опустошив все области и уничтожив всех мужчин до последнего, они поставили своих воинов в городах и поселках, а также и в возведенных ими в разных местах передовых укреплениях. Весть о жестокости Максимиана распространилась по остальным областям Галлии, и такой страх охватил всех вождей и властителей, что у них осталась надежда лишь на богов, - быть может, боги услышат смиренные их обеты. Повсюду они оставляли сельскую местность, уходя в города и поселки, а также туда, где могли укрыться в надежном убежище. Максимиан, убедившись, что все галлы перед ним трепещут, осмелел еще больше и, щедро расточая в своем войске дары, спешит увеличить его численность. Всякого рода, кто, на его взгляд, умел добывать чужое, он привлекал к себе золотом или серебром и не упускал случая осыпать другими подарками.
86. Благодаря этому он набрал такое множество воинов, какого, по его расчетам, было достаточно, чтобы завоевать всю Галлию. Он немного умерил свою жестокость, до поры до времени сдерживая себя, дабы, успокоив захваченное им королевство, впоследствии заселить его исключительно бриттами. И он распорядился отобрать на острове сто тысяч человек бриттов из простого народа и отослать их к нему, и еще набрать тридцать тысяч воинов, дабы, оставаясь на родине, они обороняли ее от вражеских поползновений. Когда все это было исполнено, он распределил доставленных к нему бриттов среди всех племен Лрмориканского королевства и, создав тут вторую Британию (191), отдал ее под начало Конану Мериадоку. Сам же со своими соратниками двинулся на остальную Галлию и, проведя там ожесточеннейшие сражения, ее покорил, как равным образом и Германию, одержав верх во всех без исключения битвах. Столицей своей империи он повелел считать город треверов (192) и распалился таким гневом на двух императоров, Грациана и Валентиниана, что один был им умерщвлен, а другого он принудил бежать из Рима (193).
87. Между тем Конана и армориканских бриттов непрерывными набегами тревожили галлы и аквитаны. Отражая их нападения и отвечая им тем же, он мужественно защищал порученную ему страну. Когда же, наконец, победа окончательно склонилась на его сторону, он задумал дать своим соратникам жен, дабы те им народили наследников, которые вечно владели бы этой землей. Но, стремясь никоим образом не допустить смешения с галлами, он повелел, чтобы с острова Британия прибыли женщины, с каковыми его воины вступили бы в браки. Итак, он отправил в островную Британию гонцов к правителю Корнубии Дионоту, унаследовавшему ее после брата своего Карадока, дабы тот позаботился об осуществлении этого замысла. Был же этот Дионот знатен и чрезвычайно могуществен, и Максимиан поручил ему править всем островом, пока был занят вышеописанными делами. У Дионота была дочь поразительной красоты, которая звалась Урсулой и которой пленился Конан.
88. И вот Дионот, выслушав гонца Конана и стремясь исполнить его поручение, собрал в различных своих областях одиннадцать тысяч знатных девушек (194), а из прочего звания и простого народа еще шестьдесят тысяч и повелел всем им прибыть в город Лондон. Он приказал также доставить туда со всего побережья острова множество кораблей, дабы переправить к вышеупомянутым воинам их будущих жен. Хотя в столь многолюдном сборище нашлось немало таких, кому это пришлось по душе, однако большему числу девушек из тех, которые были сильнее привязаны к родине и родителям, не хотелось их покидать. Возможно, не было недостатка и в тех, которые, предпочитали остаться девственницами, чем вступить в брак, были готовы скорее завершить свои дни как придется, чем таким путем достигнуть богатства. И каждой, чтобы достигнуть желанного, нужны были особые, благоприятствующие ей обстоятельства.
По приведении флота в готовность, женщины взошли на суда, которые по реке Темзе вышли в открытое море. Были подняты паруса, чтобы идти к Арморике, но вдруг загудели встречные ветры и вскоре рассеяли всю флотилию. Море швыряло и разбивало суда, и их большая часть затонула; те же, которые ускользнули от гибели, пристали к островам чужеземцев, и все находившиеся у них на борту были или перебиты неведомым племенем островитян, или проданы ими в рабство. Они наткнулись также на нечестивое войско Гвания и Мелги, которые по приказанию Грациана проливали потоки крови, истребляя обитателей побережья, а также Германии. Гваний был королем гуннов, Мелга - пиктов, и Грациан их привлек к себе и отправил в Германию (195), дабы они не оставляли в покое тех, кто поддерживал Максимиана. И вот, бесчинствуя на побережье, они натолкнулись на вышеупомянутых девушек, высадившихся на сушу в этих краях. Пораженные их красотой, они пожелали развлечься с ними. Но так как девушки отказали им в этом, негодяи на них набросились и большинство этих девушек безжалостно умертвили. В дальнейшем нечестивые вожди пиктов и гуннов, Гваний и Мелга, державшие сторону Грациана и Валентиниана, узнав, что в Британии совсем не осталось войск, поспешили отплыть туда, пополнив число своих воинов обитателями лежащих поблизости островов, и высадились в Альбании. Затем, сколотив отряды, они вторглись в эту страну, в которой не было ни правителя, ни защитников, и принялись истреблять беспомощных простолюдинов. Ведь Максимиан, как сказано выше, увел с собой всех, каких только можно было найти, доблестных юношей, оставив лишь безоружных и простодушных крестьян. И когда вышеназванные Гваний и Мелга увидели, что те почти не отваживаются сопротивляться, они стали безбоязненно уничтожать и непрестанно опустошать, словно то были овечьи загоны, их города и области. Получив известие об этом бедствии, Максимиан послал своего земляка Грациана с двумя легионами, дабы тот оказал помощь королевству Британии. Прибыв на остров, эти легионы сразились с вышеуказанными врагами и, разгромив их в ожесточенной битве, принудили удалиться в Ибернию. Между тем сторонниками Грациана был убит в Риме Максимиан, как были убиты или рассеяны бритты, которых он с собою привел. Кому удалось спастись, те пробрались к своим соотечественникам в Арморику, которая тогда уже называлась второю Британией или Бретанью (196).
89. Посланный Максимианом в Британию Грациан, прослышав об его убийстве, овладел королевским венцом и провозгласил себя повелителем бриттов. Вскоре он стал так утеснять народ, что простолюдины, собравшись толпой, кинулись на него и его умертвили. Когда весть об этом дошла до других государств, из Ибернии вернулись вышеназванные враги (197), приведя с собою скоттов, норвежцев, данов, и предали все королевство огню и мечу от моря до моря. Из-за этого нашествия и нестерпимых насилий, чинимых пришельцами, в Рим отправляют с посланиями гонцов, слезно моля о присылке воинов для пресечения неприятельских злодеяний и обещая, если враги будут прогнаны прочь, пребывать впредь и вечно в неукоснительном подчинении Риму. В ответ на это послание, не помня былого зла, снаряжают легион, который, будучи перевезен по океану в Британию, вступает в битву с врагами. Перебив огромное их количество, он изгнал всех пришельцев из пределов страны и избавил порабощенный народ от невыносимых мучений. Римляне повелели бриттам построить между Альбанией и Дейрой стену от моря до моря, дабы, возведенная всем населением для сдерживания пришлых врагов, она устрашала тех и служила защитою местным жителям. Была же Альбания вконец разорена набегами чужеземцев, и все вторгавшиеся в нее всякий раз находили здесь надежное для себя пристанище. Итак, собрав общественные и личные средства, бритты приступают к работе и заканчивают упомянутую стену (198).
90. Между тем римляне заявили, что в дальнейшем они никоим образом не смогут предпринимать столь трудные и длительные походы и из-за бродячих разбойничьих шаек подвергать опасностям на суше и море свои боевые значки, свое столь славное и закаленное войско, а посему пусть бритты, обучившись владеть оружием и мужественно сражаясь, всеми силами самостоятельно защищают свою землю, имущество, жен и детей и, что важнее всего перечисленного, свою свободу, и дабы те прислушались к этому увещанию и приказали всем боеспособным мужчинам острова явиться в Лондон, так как сами они готовятся вернуться в Рим. И когда все, кому надлежало, прибыли в Лондон, обратиться к ним с речью было поручено лондонскому архиепископу Гветелину (199), который сказал нижеследующее: "Хотя выступить здесь перед вами повелели мне власть имущие, я принужден разразиться скорее стенаниями, чем возвышенной речью; ведь я глубоко скорблю о постигших вас всех сиротстве и немощности после того, как Максимиан обнажил эту страну, начисто лишив ее воинов и молодежи (200). Вы же были всего лишь последышами, скопищем, толпою, неискушенной в военном деле, людьми, никогда не знавшими каких-либо иных занятий, кроме обработки полей, торговли, ремесел. Когда же на вашу страну нападали иноземные завоеватели, они принуждали вас, блуждающих словно овцы без пастуха, покидать ваши овчарни, и так продолжалось, пока римская мощь не возвращала вас снова в ваши владения. Ужели вы вечно будете уповать лишь на чужую поддержку и не возьмете в свои руки щитов, мечей, копий против грабителей, которые никоим образом не могли бы осилить вас, когда бы не ваши вялость и косность? Римлянам уже опостылело постоянно пускаться в путь, который им нужно преодолеть, чтобы вместо вас сойтись с неприятелем. Они предпочитают скорее лишиться дани, которую вы им вносите, чем подвергаться и впредь таким же, как ныне, превратностям на суше и на море. Что же дальше? Если в те времена, когда в нашем королевстве насчитывалось достаточно воинов, вы были безоружной и беззащитной толпой, то неужто вам теперь мнится, будто в вас не осталось ничего человеческого? Разве люди появляются из материнского чрева с предуказанной им заранее участью и от поселянина не рождается воин и от воина поселянин? Воин, бывает, происходит и от мошенника и мошенник от воина. А раз дело обстоит таким образом и любой и всякий может быть отпрыском любого и всякого, то я отнюдь не считаю, что в вас не осталось человеческих качеств. А раз вы по-прежнему люди, то и ведите себя, как полагается людям, воззовите к Христу, дабы он вложил в вас отвагу, и отстаивайте вашу свободу".
По окончании речи Гветелина народ разразился громкими криками, которые свидетельствовали о том, что он преисполнился внезапно обуявшей его отвагой. 91. После этого римляне настойчиво призывают к стойкости боязливый народ и оставляют ему наставников, дабы те обучили его пользоваться оружием. Они также велят возвести по берегу моря на южной оконечности острова, где находились их корабли, ибо отсюда, как опасались, вероятнее всего были нашествия чужестранцев, расположенные на некотором расстоянии друг от друга дозорные башни, дабы наблюдать с них за морем. Но легче превратить коршуна в ловчего сокола, чем землепашца в обученного владению оружием воина, и кто хочет вложить в поселян глубокие знания, тот мечет жемчуг пред свиньями. И как только римляне, распрощавшись с намерением когда-либо вернуться сюда, отплыли с острова (201), с кораблей снова высаживаются укрывавшиеся в Ибернии вышеназванные Гваний и Мелга, а также премерзкие ватаги скоттов, пиктов, норвежцев, данов и прочих, приведенных ими с собой; и захватывают всю Альбанию до самой стены. Узнав об уходе из Британии римлян и о возвращении сотоварищей, их былые сообщники принимаются за привычное дело - терзать и грабить страну. В связи с этим на стене повсюду ставят землепашцев, никудышных, скованных страхом вояк, неспособных по этой причине даже искать спасения в бегстве и к тому же расслабляемых дни и ночи отупляющей и нелепой бездеятельностью. Между тем враги, пользуясь шестами с крючьями, непрестанно стаскивают со стен этих горемычных защитников, которые сваливаются на землю и расшибаются. Кого постигала такая гибель, те своей преждевременной смертью и своим быстрым концом были по крайней мере избавлены от того, чтобы присутствовать при неотвратимых и ужасных мучениях их братьев и чад. О божественное возмездие за прошлые преступления, о безумие Максимиана, отнявшего у страны столько доблестных воинов! Будь они и сейчас в наличии, не нашлось бы народа, которого они не прогнали бы прочь. И, бесспорно, так это и было, пока они оставались на родине. Ведь и отдаленные королевства пребывали тогда в зависимости от них, и они спокойно и уверенно оберегали Британию. А теперь дела обстоят именно так, как неизбежно случается, когда оборона государства возлагается на землепашцев. К чему распространяться об этом? Короче говоря, покинув города и высоко вознесенную стену, они снова обрекают жителей страны на безоглядное бегство, на скитания еще более безнадежные, чем обычно, на чинимые врагами преследования, на еще более беспощадные побоища. И точно хищные волки, напавшие на овец, терзают горемычный люд пришельцы-грабители. Злосчастные остатки бриттов обращаются к могущественному мужу римской державы Агицию с нижеследующим посланием: "Агицию, трижды консулу, горестное стенание бриттов". В немногих словах пожаловавшись на свою участь, они добавляют: "Море оттесняет нас к чужеземцам, а чужеземцы - к морю. Из-за этого нам не миновать гибели: или нас поглотит пучина, или нас всех перережут". Но не добившись поддержки, опечаленные послы возвращаются вспять и оповещают своих соотечественников о выслушанном ими отказе.
92. И вот, поразмыслив, архиепископ лондонский Гветелин переправился в Малую Британию, или Бретань, прозывавшуюся в ту пору Арморикой или Летавией, дабы испросить у своих соплеменников помощь. Властвовал тогда в этой стране Альдроен (202), четвертый государь после Конана, получившего это королевство от Максимиана, как уже указано выше. Этот Альдроен, увидев перед собою столь почтенного мужа и оказав ему почетный прием, спросил у него о причине прибытия. Гветелин ответил ему: "Твоему величию ведомы и способны вызвать у тебя слезы те бедствия, что претерпели мы, бритты, твои соотечественники, из-за Максимиана, обездолившего наш остров, поскольку он забрал с собой наших воинов и повелел им заселить то королевство, которым ты нынче владеешь и да будешь и впредь владеть в нерушимом мире. Ведь на нас, обнищавших последышей ваших, ополчились жители всех разбросанных поблизости островов, и они до того опустошили наш изобиловавший всяческими богатствами остров, что всем его обитателям больше невмочь поддерживать себя никакой иной пищей, кроме той, которую доставляет им их охотничья ловкость, и не было никого, кто вышел бы отразить пришельцев, так как у нас не осталось людей, исполненных силы и доблести. А римлянам надоело нянчиться с нами, и они отказали нам в помощи. Итак, лишенные всякой другой надежды, мы взываем к твоему состраданию, умоляя взять нас под защиту и оградить предназначенное тебе государство от вторжения иноземцев. Кого же другого, по твоему разумению, подобает увенчать короною Константина, а также Максимиана, когда ею были увенчаны твои деды и прадеды? Снаряди суда и приди: я передаю в твои руки королевство Британию". На это Альдроен сказал: "Было время, когда я бы не отказался принять остров Британию, если бы кто-нибудь мне его предоставил, ибо я не считаю, что где-нибудь существует страна более плодородная, пока там царят мир и спокойствие. Однако ныне, когда ее раздирают бедствия, она стала менее привлекательной и внушает неприязнь как мне, так и другим государям. Сверх всего прочего, злокозненное господство римлян настолько ее принизило, что никто, обитая в ней, не может рассчитывать на сохранение в неприкосновенности своего достоинства, ибо, обремененный рабским ярмом, всякий неминуемо утратит свободу. Кто бы не предпочел обладать немногим, но при этом пользоваться свободой, чем, утопая в роскоши, влачить на себе ярмо рабства? Королевством, которое ныне подчинено моей воле, я владею, окруженный почетом и не обязанный подчиняться кому бы то ни было. И оно мне милее и предпочтительнее всех прочих именно потому, что я им управляю, ни от кого не завися. Впрочем, поскольку правом на остров располагали уже мои деды и прадеды, отдаю тебе брата моего Константина и две тысячи воинов, дабы, если так будет угодно Господу, он освободил твою родину от нашествия иноземцев и стад ее венценосцем. Ведь у меня есть брат, нареченный вышеупомянутым именем, который опытен в воинском деле, а также отличается доблестью и другими добрыми качествами. Я не премину предоставить тебе его с вышеназванным числом воинов, если ты на это согласен. Что же касается большего их количества, то тут следует, на мой взгляд, удовольствоваться указанной численностью, ибо с каждым днем со стороны галлов возрастает угроза и мне". Едва он закончил свое ответное слово, как архиепископ осыпал его благодарностями и, призвав Константина, приветствовал его так: "Христос побеждает, Христос царствует, Христос господствует. Вот грядущий король опустошенной Британии. Да пребудет с нею Христос; вот наш оплот, упование наше и наша радость".
Что же дальше? Короче говоря, на побережье были снаряжены суда, в различных областях государства набраны воины и переданы Гветелину.
93. После того как все приготовления были закончены, суда вышли в море и вошли в Тотонскую гавань. Без промедления новоприбывшие собрали юношей, какие еще оставались на острове, и, вступив в битву с врагами, в воздаяние за заслуги святого мужа, одержали над ними победу. Вслед за тем прежде рассеянные и разобщенные бритты стеклись отовсюду в Цицестрию, где на народном собрании провозгласили Константина своим королем и возложили на его голову королевский венец. Ему также дали рожденную в знатном римском семействе супругу, которую вырастил и воспитал архиепископ лондонский Гветелин. Познав ее, Константин породил трех сыновей, которых звали Константом, Аврелием Лмброзием и Утерпендрагоном. Константа, своего первенца, Константин отослал в Винтонию, в церковь Амфибала (203), дабы тот постригся в монахи. Двух остальных, а именно Аврелия и Утера, он отдал на воспитание Гветелину. По прошествии десяти лет к королю явился какой-то пребывавший у него в подчинении пикт и, измыслив, будто ему нужно переговорить с ним с глазу на глаз, уединился с Константином в кустах и, когда никого вокруг не было, ударом ножа поразил того насмерть.
94. По умерщвлении Константина между знатными возгорелся спор, кого возвести на королевский престол. Итак, одни настаивали на том, что государем должен стать Аврелий Амброзии, другие - что Утерпендрагон, третьи называли их наиболее близких родичей. Наконец, поскольку разногласиям не было видно конца, Вортегирн, глава гевиссеев (204), всеми силами домогавшийся трона, пришел к монаху Константу и сказал ему так: "Отец твой скончался, а твоих братьев из-за их возраста нельзя возвести на престол, и я не вижу в твоем роду такого, кого народ мог бы провозгласить королем. Если пожелаешь последовать моему совету и увеличишь мои владения, я сумею внушить народу, чтобы он возвел тебя на престол, и хотя твой орден воспротивится этому, я тем не менее совлеку с тебя монашеский сан". Услышав это, Констант проникся превеликою радостью и, поклявшись, обещал Вортегирну все, чего тот хотел. Итак, Вортегирн взял Константа с собой и, доставив его в королевском одеянии в Лондон и не испросив, можно сказать, одобрения у народа, возвел на престол. Архиепископ Гветелин в ту пору уже скончался, и не было никого, кто посмел бы помазать Константа на царство, ибо тот был связан иноческим обетом. Но Констант не отступился по этой причине от королевской короны, и вместо епископа на его голову своими руками возложил ее Вортегирн.
95. Провозглашенный королем Констант отправление правосудия во всем государстве препоручил Вортегирну, да и сам всецело следовал его советам и наставлениям, ничего не предпринимая без его указания. Происходило же это вследствие неспособности Константа разбираться в государственных делах: ведь в монастыре его обучали совсем иному, чем управление государством. Установив это с несомненною очевидностью, Вортегирн стал подумывать, как бы возвести на престол себя самого. Ведь он жаждал этого превыше всего. Он явственно видел, что наступает такое время, когда ему будет легко и просто добиться желаемого. Ведь все государственные дела были полностью предоставлены на его усмотрение, и Констант, именовавшийся государем, был в действительности лишь тенью властителя. Он ни с кого ничего не требовал, ни с кого не взыскивал, и ни соотечественники, ни соседи нисколько его не страшились. Два его брата, Утерпендрагон и Аврелий Лмброзий, и тот и другой еще малые дети, не могли из за своего возраста быть возведены на престол. К тому же старейшие возрастом царедворцы, к несчастию, уже скончались, и в живых остался лишь Вортегирн, единственный, как казалось, дальновидный, сведущий, высокоумный сановник. Почти все остальные были мальчики или юноши; их отцы и дядья погибли в недавних битвах; и теперь, несмотря на свою неопытность, они занимали почетные должности. Памятуя обо всем этом, Вортегирн принялся размышлять, как бы ему хитрее и неприметнее для окружающих свалить монаха Константа и занять его место. Однако он предпочел подождать, пока в должной мере не подчинит своей воле различные племена и народности и не добьется их дружеского расположения. И вот он принялся настойчиво просить у Константа, чтобы тот выделил ему из своей казны средства, необходимые для достодолжной его охраны и для укрепления городов, ссылаясь на то, что ближайшие соседи островитяне, как утверждает молва, жаждут напасть на Британию. Добившись этого, он повсюду расставил своих людей, дабы те следили за соблюдением ему верности в подвластных им городах. Наконец, приступая к осуществлению заранее обдуманного предательства, Вортегирн явился к Константу и заявил, что тому надлежит увеличить численность своего войска, дабы надежнее сопротивляться намеревающимся напасть врагам. На это Констант заметил: "Разве не поручил я всего твоему попечению? Итак, поступай как знаешь, лишь бы это было мне не во вред". Вортегирн в ответ сказал так: "Мне сообщили, что пикты хотят наслать на нас данов и норвежцев, дабы те возможно сильнее потревожили нас. Поэтому я бы одобрил и счел наиполезнейшим привлечь кое-кого из пиктов к твоему двору, чтобы те явились как бы посредниками между тобою и соплеменниками. Ибо если соответствует истине, что пикты замышляют поднять восстание, то они раскроют тебе уловки и хитрости своих соотечественников, и ты легче сможешь их избежать". Таково было тайное предательство мнимого друга. Ведь он посоветовал это не на благо Константу, но хорошо зная, что пикты - племя крайне непостоянное и готовое на любое преступление; их, опьяненных или распалившихся гневом, можно легко восстановить против короля, так что, не долго раздумывая, они тут же его умертвят, а если это произойдет, ему, Вортегирну, откроется доступ к королевскому трону, о чем он так часто мечтал. И вот, послав гонцов в Скоттию, он пригласил оттуда сотню воинов пиктов и включил их в состав личной охраны короля; вновь принятых пиктов он привечал как никого из их сотоварищей и щедро одаривал, снабжая их сверх всякой меры яствами и хмельными напитками, так что для них он сам был подлинным государем. Обожая его, они распевали на улицах: "Вортегирн достоин верховной власти, достоин скипетра королевства Британии, а Констант их недостоин". Вортегирн между тем все больше и больше старался покорить и привлечь этих пиктов к себе. И, добившись их любви и привязанности, он напоил их допьяна и сообщил им о том, что вынужден покинуть Британию, дабы увеличить свое достояние; при этом он утверждал, будто незначительных средств, какими он ныне располагает, никак не достаточно для выплаты жалованья и пятидесяти воинам. Затем, как бы глубоко опечаленный, он удалился в собственные покои, покинув их в королевском дворце в самый разгар попойки. Обнаружив, что он ушел, пикты глубоко огорчились и сочли его слова истинной правдой. Они принялись шептать друг другу на ухо: "Чего ради дозволяем мы этому иноку жить? Чего ради не убиваем его, дабы Вортегирн овладел королевским престолом? Кто же другой, как не он, унаследует трон Константа? Ведь Вортегирн достоин и власти и королевского сана, он, непрерывно обогащающий нас, достоин любого достоинства".
96. Вслед за этим, ворвавшись в опочивальню Константа, они набросились на него (205) и, расправившись с ним, отнесли его голову Вортегирну. Увидев ее, тот, словно охваченный скорбью, горько заплакал, тогда как в действительности никогда прежде не бывал так преисполнен радости. Призвав тем не менее горожан Лондона (ибо все это случилось в названном городе), он приказал заковать в железа предателей и закованных обезглавить, ибо они осмелились совершить столь мерзкое злодеяние. Были в народе такие, которые считали бесспорным, что это предательство задумал сам Вортегирн и что пикты порешили Константа не иначе, как по его повелению. Были, впрочем, и те, кто нисколько не сомневался, что Вортегирн к этому злодеянию не причастен. Дело осталось невыясненным, но воспитатели Аврелия Амброзия и Утерпендрагона, малолетних братьев убитого, бежали с ними в Малую Британию, или Бретань, опасаясь, как бы Вортегирн не умертвил и обоих детей. Там их принял к себе король Будиций (206) и в подобающем им почете взрастил.
97. А Вортегирн, не зная во всей Британии никого, кто мог бы с ним сравняться могуществом, и обойдя остальных сановников, возложил на себя королевский венец. Когда о его коварстве повсюду стало известно, против него восстали народности разбросанных поблизости островов, приведенные в Альбанию пиктами. Возмущенные казнью своих сотоварищей, погибших из-за случившегося с Константом, пикты жаждали отомстить за них Вортегирну. А его, помимо этого, тревожил урон, который ежедневно терпело в боях его войско. Тревожил еще и страх перед Аврелием Амброзием и его братом Утерпендрагоном, коих, как сказано выше, увезли от него в Малую Британию, или Бретань. До его ушей ежедневно доходили бесконечные толки о том, что те уже выросли в зрелых мужей, что они построили весьма многочисленный флот и помышляют о возвращении а королевство, на которое имеют неоспоримое право.
98. Между тем к побережью Кантии подошли три циулы (207) - так зовутся у нас военные корабли, - полные вооруженных воинов, над которыми начальствовали два брата, Хоре и Хенгист. Вортегирн находился тогда в Доробернии, ныне прозываемой Кантуарией, в каковом городе весьма часто бывал, так как он пришелся ему по душе. Когда ему доложили о прибытии на больших кораблях неизвестных мужей высокого роста, он даровал им мир и повелел привести их к нему. Те предстали перед ним, и он устремил взор на двух братьев, ибо они выделялись среди всех остальных благородной внешностью и красотой. Оглядев и всех прочих, Вортегирн спросил, из какой страны они родом и какая причина привела их в его королевство. Тогда Хенгист, отвечая ему от имени всех остальных (ибо он превосходил брата и годами и разумом), сказал так: "Благороднейший король этого края, произвела нас земля Саксония, одна из земель Германии. А мы прибыли сюда, дабы изъявить нашу покорность тебе или какому-нибудь другому властителю. Ведь мы изгнаны с родины и не почему-либо иному, как потому, что этого требовал обычай нашего королевства (208). А обычай у нас таков, что когда обнаруживается избыток жителей, из разных частей страны собираются вместе правители и велят, чтобы юноши всего королевства предстали пред ними. Затем они по жребию отбирают наиболее крепких и мужественных, дабы те отправились на чужбину и там добывали себе пропитание, избавив таким образом родину от излишних людей. И вот, так как у нас в стране снова обнаружилось чрезмерное количество обитателей, собрались и на этот раз наши правители и, бросив жребий, отобрали эту молодежь, которую ты лицезришь пред собою, вслед за чем повелели ей подчиниться издревле установившемуся обычаю. А нас, кровных братьев, - я зовусь Хенгистом, а он Хорсом - наши вожди поставили ее предводителями, ибо мы происходим из рода вождей. И вот, повинуясь нерушимым от века законам, мы вышли в море и, ведомые богом Меркурием, достигли твоего государства". Услышав имя Меркурия, король поднял голову и спросил, какую религию они исповедуют. На это Хенгист ответил: "Мы чтим отчих богов - Сатурна, Юпитера и прочих правящих миром, но в особенности Меркурия, которого на своем языке называем Воденом (209). Наши предки посвятили ему день четвертый недели, который и посейчас зовем по его имени воденесдей (210). После него чтим мы богиню, самую могущественную из всех и носящую имя Фреи (211), которой те же прародители наши посвятили шестой день недели, и по ее имени мы зовем его фридей" (212). На это Вортегирн отозвался такими словами: "Ваша вера (которую подобает скорее считать суеверием) глубоко печалит меня. Что же касается прибытия вашего, то оно меня весьма радует, ибо либо бог, либо кто иной привело вас ко мне в самое время, в трудную для меня пору. Ведь меня отовсюду теснят мои недруги, и если вы разделите со мной тяготы битв, я удержу вас в моем государстве, окружу вас почетом и пожалую всевозможными дарами и пашнями". Чужеземцы подчинились ему и, скрепив соглашение договором, остались при королевском дворе. Между тем выступившие из Альбании пикты собрали очень сильное войско и принялись разорять северные области острова. Когда Вортегирна оповестили об этом, он собрал своих воинов и, переправившись через Хумбер, двинулся навстречу противнику. Затем, когда бритты сошлись с врагами вплотную, начался ожесточеннейший бой. При этом воинам Вортегирна почти не пришлось сражаться, так как присутствовавшие здесь саксы бились столь доблестно, что немедленно обратили в бегство врагов, которые прежде обыкновенно одолевали бриттов.
99. Одержав благодаря саксам победу, Вортегирн щедро их одарил, а также пожаловал Хенгиста, их предводителя, обширнейшими полями в области Линдезея (213), чем удержал при себе и его самого, и его соратников. Хенгист, будучи мужем просвещенным и хитрым, удостоверившись, что король дружески к нему расположен, сказал ему следующее: "Владыка, твои недруги беспокоят тебя отовсюду, и лишь немногие из твоих подданных питают к тебе привязанность. Все тебе угрожают и твердят о том, что привезут Амброзия из Арморики, чтобы, свергнув тебя, возвести его на престол. Итак, буде тебе угодно, давай пошлем гонцов в нашу страну и призовем из нее воинов, дабы увеличить нашу численность в предстоящих нам битвах. Но я бы обратился к твоей милости с одной просьбой, когда бы не опасался встретить отказ". Вортегирн отозвался на это словами: "Ну что же, отправь в Германию от себя гонцов и оттуда призови кого хочешь, а также проси у меня чего пожелаешь и не опасайся отказа". Склонив голову и выразив свою благодарность, Хенгист произнес: "Ты обогатил меня обширными поместьями и полями, однако не даровал мне почета, каковой мне приличествует как потомку вождей. Поэтому, среди прочих твоих даров, надлежало бы пожаловать меня еще каким-нибудь городом либо крепостью, дабы среди сановников твоего королевства я возвысился и занимал видное положение. Надлежало бы также присвоить мне звание правителя области или какое-либо иное, подобающее рожденному в знатности". На это Вортегирн возразил: "Я не вправе расточать вам такие дары, ибо вы чужеземцы и к тому же язычники, и я все еще не настолько узнал ваши нравы и ваши обычаи, чтобы приравнять вас к моим соплеменникам; даже смотри я на вас, как на своих сограждан, я бы все же не стал расточать вам пожалования, о которых ты говоришь, так как сановники государства ополчились бы против этого". Тогда Хенгист сказал ему так: "Дозволь мне, слуге твоему, выделить на подарен ной тобою земле небольшое пространство, для об ведения коего со всех четырех сторон хватит одного единственного ремня, дабы я воздвиг там убежище, которое, если понадобится, меня приютит. Ведь я тебе предан, был предан и буду предан, и, храня нерушимую преданность, стану жить в нем по своему усмотрению". Тронутый речью Хенгиста, король внял его просьбе и повелел ему отправить гонцов в Германию, дабы вызванные оттуда воины безотлагательно явились ему на помощь. И вот, отправив посольство в Германию, Хенгист взял бычью шкуру и, нарезав ее полосками, соединил их в один ремень. Затем с чрезвычайною осмотрительностью выбрав скалистое место, он от метил его ремнем и на очерченном участке приступил к возведению замка, который, будучи возведен, получил название от ремня, так как именно им было отмерено для него место; позднее по-бриттски его стали называть Каеркаррей, по саксонски - Танекастре, а на латинском языке мы зовем его Замком Ремня (214).
100. Между тем из Германии возвратились послы и привели с собой восемнадцать судов, полных отборными воинами. Привезли они с собою и дочь Хенгиста, которую звали Ронуэн и красота которой, по общему мнению, была несравненна. После прибытия вышеназванных Хенгист пригласил к себе короля Вортегирна, дабы показать ему и новое здание, и новых, только что доставленных из Германии воинов. Приехав сюда частным образом, король похвалил столь быстро построенный замок и удержал у себя на службе вновь набранных воинов. Когда закончилось королевское пиршество, из своего покоя вышла девица, неся в руках полный вина золотой кубок. Вслед за тем, приблизясь к королю, она, преклонив колена, сказала: "Lauerd king, wasseil!" (215).. А он, увидев лицо девицы, был восхищен его прелестью и тут же воспылал к ней любовью. Затем он спросил толмача, что сказала девица и что ему должно ответить. Толмач объяснил: "Она назвала тебя властителем, королем и еще добавила слово, которое в их речи употребляется как приветствие. А тебе подобает произнести ей в ответ "Drincheil!". Произнеся "Drincheil!", Вортегирн повелел девушке пригубить первой, а затем, приняв кубок из ее рук, поцеловал ее и выпил его до дна. С того дня и поныне в Британии существует обычай, состоящий в том, что пьющий, передавая кубок своему сотрапезнику, восклицает "Wasseil!", а тот, кому предстоит выпить после него, отвечает "Drincheil!" (216). Вортегирн, опьянев от всевозможных хмельных напитков, - причем в сердце его вселился сам сатана, - пленился девицей и потребовал ее у отца. Повторяю, сам сатана вселился в сердце властителя, ибо, являясь христианином, он возжаждал соединиться с язычницей. Хенгист, будучи человеком себе на уме и узрев воочию легкомыслие государя, спросил совета у своего брата Хорса и у прочих старших годами своих присутствовавших тогда у него соотечественников, как следует отнестись к требованию короля. Все в один голос посоветовали одно и то же: отдать девушку в жены королю и потребовать от него взамен область Кантию. Вскоре девушка была выдана за Вортегирна, а область Кантия даже без уведомления об этом ее наместника Горангона, который властвовал в ней, была пожалована Хенгисту. Итак, король в ту же ночь взял в жены язычницу, которая сверх всякой меры ему понравилась. Из-за этого весьма скоро вспыхнула враждебность к нему со стороны сановников государства и его сыновей, которые родились у него в первом браке и которых звали Вортимер, Катигерн, Паскент.
В это время прибыли святой Герман, епископ Автизиодорнский и Луп Трекаценский (217), дабы возвестить бриттам слово Господне. Ведь их христианство подверглось порче, как из-за язычников, которых король водворил между ними, так и из за пелагианской ереси (218), яд которой отравлял их многие дни. Благодаря проповеди этих святых мужей и многим ежедневно ими творившимся чудесам было восстановлено между бриттами исповедание истинной веры. Чрез эти чудеса многое явил людям Господь, о чем столь блистательным образом поведал в своем сочинении Гильдас (219).
101. После того как девушка была выдана за короля, Хенгист сказал ему так: "Отныне я для тебя отец, и подобает, чтобы именно я был впредь твоим первым советником, ибо всех своих недругов ты сможешь сломить только благодаря доблести моих соотечественников. Итак, давай вызовем из Германии еще моего сына Окту, а также его двоюродного брата Эбиссу - ведь оба они выдающиеся воители. Дай им земли в северной части Британии поблизости от стены между Дейрой и Скоттией; они будут сдерживать напор чужеземцев, а ты будешь пребывать в нерушимом мире по эту сторону Хумбера". Вортегирн одобрил совет Хенгиста и повелел саксам вызвать из Германии всех, кто на их взгляд способен быть ему в помощь. Итак, в Германию послали гонцов, и вскоре оттуда прибыли Окта, Эбисса и Кердих с тремя сотнями кораблей, полных вооруженными воинами, которых король принял с отменным радушием и щедрой рукой одарил. Благодаря им Вортегирн стал одолевать своих недругов и из всех битв выходить победителем. Хенгист между тем понемногу вызывал из Германии все новые корабли и с каждым днем увеличивал численность своих сотоварищей. Приметив это и опасаясь, как бы те, набравшись сил, не захватили власти над ними, бритты обратились к королю с настоятельной просьбой - изгнать саксов из пределов королевства. Не подобает, говорили они, чтобы язычники общались и перемешивались с христианами, ибо это запрещается христианским законом. Да и прибыло их такое великое множество, что коренных жителей это уже страшит. Теперь, право, не распознать, кто язычник, а кто христианин, ибо язычники сочетались браками с дочерьми и родственницами христиан. Приводя подобные доводы, они убеждали короля не удерживать саксов в стране, чтобы те предательским образом не возобладали над коренным населением острова. Но Вортегирн колебался следовать их совету, так как, страстно любя жену, отдавал саксам предпочтение перед всеми другими народами. Когда бритты удостоверились в этом, они покинули Вортегирна и, обуянные гневом, единодушно провозгласили своим королем сына его Вортимера, который, во всем потворствуя им, принялся изгонять из страны чужестранцев, биться с ними и подвергать их жестоким преследованиям. Он сразился с ними четырежды (220) и во всех битвах одержал верх; в первый раз на реке Дервент (221); во второй - у брода Эписфорд (222), где сошлись в единоборстве Хоре и Катигерн, второй сын Вортегирна, и оба в нем пали, нанеся друг другу смертельные раны; в третий - битва произошла на морском берегу (223), и враги, трусливо укрывшись на своих кораблях, обратились в бегство и прибыли на остров Танет (224), где нашли для себя пристанище. Но Вортимер настиг их и там и ежедневно тревожил морскими сражениями, и так как им стало невмоготу выдерживать дольше натиск противника, они послали короля Вортегирна, во всех боях находившегося в их стане, к сыну его Вортимеру, прося дозволения беспрепятственно покинуть вышеупомянутый остров и отплыть в Германию. И пока происходили переговоры по этому поводу, саксы внезапно взошли на свои циулы и, покинув в Британии жен и детей, возвратились в Германию.
102. Победив саксов, Вортимер стал возвращать своим подданным отнятые у них владения, всячески их привечать, возвеличивать и по указанию святого Германа обновлять церкви. Но добрые качества Вортимера навлекли на него ненависть дьявола, который, вселившись в сердце его мачехи Ронуэн, подстрекал ее к умерщвлению пасынка. И та, смешав все, какие только ни существуют, яды, дала ему выпить отраву из рук одного его приближенного, которого подкупила бесчисленными дарами. Проглотив отраву, этот знаменитый воитель ощутил тут же такую слабость, что не осталось ни малейшей надежды на его исцеление. Тогда он немедленно распорядился, чтобы все его соратники тотчас явились к нему и, объявив им о том, что ему приходит конец, распределил между ними золото и серебро, а также все, что было накоплено его предками. Плачущих и рыдающих он утешал, говоря, что всякой плоти предуказан тот путь, на который ему предстоит ступить. Он увещевал храбрых и воинственных юношей, которые в проведенных им битвах обычно дрались рядом с ним, дабы, защищая родину, они старались оберечь ее от вражеского вторжения. Призывая их прежде всего к безмерной отваге, он повелел воздвигнуть ему медную пирамиду и поместить ее в той самой гавани, где обычно высаживались на сушу саксы, а тело его, после кончины, уложить в гроб, поставленный на вершину упомянутой пирамиды, с тем, чтобы, увидев его усыпальницу, чужестранцы, повернув вспять, отплывали в Германию. Он говорил, что никто из них не посмеет подойти к берегу, узрев его усыпальницу. О безмерная доблесть этого мужа, который жаждал и после смерти устрашать тех, кто трепетал перед ним живым!
Но по его кончине бритты нарушили этот наказ, ибо погребли усопшего в городе Тринованте.
103. После смерти Вортимера на престол снова вступил Вортегирн, который, сдавшись на просьбы жены, отправил гонцов к Хенгисту в Германию и поручил тем передать ему, чтобы он воротился в Британию, правда, как частное лицо и с немногими спутниками, потому что он, Вортегирн, опасается, как бы, буде он поступит иначе, между чужестранцами и его соотечественниками не вспыхнул снова раздор. А Хенгист, прослышав о смерти Вортимера, набрал триста тысяч вооруженных воинов и, подготовив флот, возвратился в Британию. Но когда Вортегирна и правителей королевства уведомили о прибытии такого множества саксов, они, возмущенные этим, сошлись на совет и постановили сразиться с ними и прогнать их от берегов острова. Дочь Хенгиста через своих вестников сообщила отцу об этом решении, и он тотчас же впал в раздумье, как ему в этих обстоятельствах лучше всего поступить. Измыслив множество различных уловок, он избрал между ними одну, дабы притворным миролюбием обмануть жителей королевства. Итак, он направил послов к королю и приказал ему возвестить, что привез такое множество мужей не для того, чтобы они вместе с ним остались навсегда в королевстве бриттов, а также отнюдь не затем, чтобы учинить их стране какое-либо насилие. Однако была все же причина, по которой он их привез, ведь он полагал, что Вортимер жив, и поэтому намеревался со своими людьми его отразить, буде тот начал бы против него военные действия, но теперь, узнав о его кончине, он не колеблясь предоставит себя и своих соплеменников в распоряжение Вортегирна, дабы тот удержал в своем королевстве такое количество их, какое сочтет желательным, а тем, кого признает излишними, дозволил немедленно вернуться в Германию; кроме того, если Вортегирну будет угодно, он, Хенгист, просит его назначить день и место, где они могут встретиться и переговорить обо всем. Когда это передали королю, он возрадовался душой, так как ему было не по сердцу, чтобы Хенгист отбыл с острова. В конце концов, он повелел, чтобы собственные его земляки и саксы встретились в день майских календ (225), который уже приближался, близ монастыря Амбрия, дабы там потолковать обо всем вышеуказанном.
104. После того как обе стороны изъявили на это согласие, Хенгист, затаив новый коварный замысел, приказал своим подчиненным запастись длинными ножами и спрятать их у себя в сапоге, и когда бритты спокойно приступят к переговорам, он, Хенгист, громко произнесет "Nimed oure saxes!" (226), после чего всякий сакс, будучи наготове, смело накинется на стоящего рядом бритта и, вытащив нож, тотчас его поразит. Настал назначенный день, и все собрались в указанный город и приступили к переговорам о заключении мира. И вот, когда Хенгист счел, что наступил час, удобный для осуществления его злодейского замысла, он воскликнул: "Nimed oure saxes" и, ухватившись за Вортегирна, удержал его за полу плаща. Услышав условленные слова, саксы вытащили ножи и, напав на стоящих рядом ничего не подозревавших бриттских правителей, убили около четырехсот шестидесяти человек, тела коих святой Элдад (227) впоследствии по христианскому обряду предал земле недалеко от Каеркарадока (228), который называется ныне Салисберией, на кладбище близ монастыря аббата Амбрия (229), некогда основавшего эту обитель. Ведь все бритты явились сюда без оружия, считая, что речь пойдет лишь о заключении мира. Вот почему саксы, прибывшие туда ради предательского деяния, смогли с такой легкостью убить безоружных. 105. Однако злодеяние это все же не прошло для язычников безнаказанно; многие из них были умерщвлены при попытке зарезать обреченных ими на смерть, ибо, защищаясь подобранными с земли камнями и кольями, бритты поражали ими коварных предателей. Среди присутствовавших тут бриттов был и правитель Клавдиоцестрии Элдол (230), который, увидев предательские действия саксов, схватил случайно подвернувшийся кол и использовал его для самозащиты; кого только он мог им настигнуть, тому, нанося удары, он переламывал члены и отправлял его незамедлительно в Тартар; одному он расшибал голову, другому переламывал руки, третьему - спину, многим - голени и сеял вокруг себя невообразимый ужас. И он удалился оттуда не прежде, чем перебил своим колом семь десятков мужей. Но так как сопротивляться такому множеству саксов ему было невмочь, он скрылся от них и достиг своего города. С обеих сторон пали многие, но победа все же досталась саксам. Ведь бритты, ничего не предвидя, прибыли сюда безоружными, из-за чего почти не имели возможности сопротивляться. И хотя саксы совершили нечестивое дело, они тем не менее не пожелали убить Вортегирна, но, непрестанно грозя ему смертью, связали его по рукам и ногам, требуя для себя в обмен на его жизнь города и крепости. Он уступил им все, чего они домогались, лишь бы его отпустили живым. После того как свои уступки он подтвердил клятвенно, с него сняли оковы, и саксы прежде всего захватили Лондон. Вслед за тем они заняли Эборак и Линдоколин (231), а также Винтонию и принялись разорять все области государства. Они нападали на жителей, точно волки на покинутых пастухом овец. Наблюдая повсюду такие бедствия, Вортегирн удалился в Камбрию, не зная, что же ему предпринять против столь нечестивого племени.
106. Призвав затем своих прорицателей, он с ними посовещался и повелел им наставить его, что ему подобает делать. Они ответили, что, раз он лишился всех своих крепостей, ему надлежит построить для себя мощную башню, дабы он располагал ею как своею твердыней. Осмотрев несколько мест в поисках подходящего для возведения башни, он прибыл, наконец, к горе Эрир (232) и, собрав туда отовсюду работников, приказал воздвигнуть там башню. Собранные ради этого каменотесы и каменщики принялись класть ее основание. Но все, что они наработали за день, назавтра поглощала земля (233), так что они никак не могли взять в толк, куда девались плоды их трудов. Когда Вортегирна уведомили об этом, он снова обратился к своим прорицателям, дабы те разъяснили причину происходящего. А они на это ответили, что ему следует разыскать юношу, у которого нет и не было никогда отца, и, разыскав такового, предать его смерти, дабы кровью убитого окропить щебень и камни. Они утверждали, что через это будет обеспечена устойчивость основания башни. Немедленно во все области государства рассылают гонцов, чтобы те отыскали подходящего человека. Прибыв в город, который позднее был назван Каермердином (234), они, заметив у городских ворот увлеченных игрой юношей, подошли к ним. Усталые с дороги, они присели возле ристалища, собираясь узнать, не отыщется ли среди них тот, кто им нужен. По миновании большой части дня, между двумя юношами, которых звали Мерлин и Динабуций, вспыхнула ссора. И вот в разгар их препирательств Динабуций крикнул Мерлину: "Что ты равняешь себя со мною, глупец? Тебе далеко до меня. Ведь я и со стороны отца и со стороны матери происхожу из королевского рода, а кто ты, никому неведомо, ибо нет у тебя отца". Услышав эти слова, гонцы встрепенулись и стали расспрашивать окружающих, кто этот юноша. Те ответили, что кому он обязан рождением, неизвестно, а его мать - дочь короля Деметии и проживает в их городе среди монахинь в церкви святого Петра.
107. Получив эти сведения, гонцы поторопились к правителю города и от имени их короля потребовали доставить к ним Мерлина с матерью. Правитель, узнав о возложенном на них поручении, направил Мерлина с матерью к Вортегирну, дабы тот поступил с ними по своему усмотрению. И когда их привели перед королевские очи, государь принял мать Мерлина с должной почтительностью, так как знал, что она происходит от знатных родителей. Затем он начал ее расспрашивать, от кого зачала она Мерлина. Та ответила: "У тебя живая душа и живая душа у меня, владыка мой король, но я и вправду не знаю, от кого я его понесла. Мне ведомо только то, что однажды, когда я находилась вместе со своими приближенными в спальном покое, предо мной предстал некто в облике прелестного юноши (235) и, сжимая в цепких объятиях, осыпал меня поцелуями; пробыв со мною совсем недолго, он внезапно изник, точно его вовсе и не было. Позднее он многократно обращался ко мне с речами, когда я бывала одна, но я его ни разу не видела. И он долгое время посещал меня таким образом, как я рассказала, и часто сочетался со мною, словно человек во плоти и крови, и покинул меня с бременем в чреве. Да будет ведомо твоей мудрости, что по-иному я не сходилась с этим юношей, породившим моего сына". Пораженный король приказал вызвать к нему Мауганция, дабы тот разъяснил, возможно ли то, о чем поведала женщина. Доставленный к Вортегирну Мауганций, выслушав все по порядку, сказал ему так: "Из книг наших философов и многих исторических сочинений я узнал, что немало людей появилось на свет именно так. Ибо, говоря о божестве Сократа, Апулей сообщает (236), что между луной и землей обитают бесплотные духи, которых мы именуем инкубами. Частично они обладают естеством человека, частично - ангелов и, когда пожелают, присваивают себе человеческое обличив и сочетаются с нашими женщинами. Один из них, быть может, и предстал пред этою женщиной и породил в ней вот этого юношу".
108. Внимательно выслушав Мауганция, Мерлин подошел к королю и сказал: "Для чего меня и мою мать доставили к тебе и сюда привели?" Вортегирн ответил: "Мои прорицатели подали мне совет разыскать человека, появившегося на свет без отца и окропить его кровью мою постройку, дабы она обрела устойчивость". Тогда Мерлин молвил: "Прикажи твоим прорицателям явиться сюда, и я изобличу их в том, что они измыслили ложь". Озадаченный тем, что сказал юноша, король повелел прорицателям явиться безотлагательно и сесть перед Мерлином, и тот обратился к ним с такими словами: "Не разумея, что препятствует устойчивости основания начатой башни, вы заявили королю, будто нужно обрызгать щебень моею кровью. Но скажите, что, по-вашему, сокрыто под основанием? Ведь под ним находится нечто мешающее его устойчивости". Оробевшие прорицатели промолчали. Тогда Мерлин, прозывавшийся и Амброзием (237), проговорил: "Владыка король, призови строителей и прикажи им выкопать в земле яму поглубже, и ты обнаружишь озеро, которое не дает башне должной опоры". Когда это было исполнено, под землей действительно оказалось озеро, в котором и крылась истинная причина неустойчивости основания башни. Вслед за тем Амброзий-Мерлин подошел к прорицателям и сказал: "Ответьте мне, лживые вы льстецы, что находится на дне озера?" Не промолвив ни слова в ответ, они промолчали, словно немые. "Распорядись, властитель, спустить озеро по канавкам, и ты увидишь на его дне два полых изнутри камня и в них двух спящих драконов". Король поверил и этому предвещанию юноши, ибо все, что тот говорил об озере, полностью оправдалось, и приказал его осушить, пораженный больше, чем всем остальным, самим Мерлином. Да и все окружающие были поражены его мудростью и сочли, что в нем обитает божественный Дух.
109. Я еще не дошел до этой части моего изложения, как из-за распространившейся повсюду молвы о Мерлине меня стали побуждать мои современники и в особенности епископ линкольнский Александр (238), муж величайшего благочестия и премудрости, предать пророчества этого юноши гласности. Ни во всем духовенстве, ни между мирянами не было никого, кому так стремились бы угодить все те, кого неизменная доброта и благосклонная щедрость епископа Александра склоняли к повиновению его воле. И вот, решив удовлетворить его пожелание, я перевел упомянутые пророчества и отослал их ему вместе со следующим посланием.
110. "Преосвященный Александр Линкольнский, преклонение перед твоей беспорочностью повелело мне перевести с бриттского языка на латинский пророчества Мерлина прежде, чем я довел до конца мой рассказ о деяниях бриттских королей. Ведь я предполагал завершить его раньше, а упомянутые пророчества привести впоследствии, дабы, занятый одновременно тем и другим, мой ум не запамятовал некоторых подробностей. Однако будучи убежден в снисходительности, каковой подарит меня твой свободный от надменности тонкий разум, я окунул в чернила мое чуждое велеречию незатейливое перо и по-простецки, не мудрствуя, перевел эти пророчества с неизвестного тебе языка. И немало меня удивляет, что ты соизволил поручить этот труд перу жалкому и убогому, хотя бразды твоей власти держат у тебя в подчинении такое множество более просвещенных и более искусных мужей, которые в состоянии обласкать слух Минервы твоей наслаждением, проистекающим от более возвышенных строк. И опережая философов нашего острова, заявляю, что ты единственный, в чем не обинуюсь признаться, мог бы превзойти всех остальных, бряцая на твоей исполненной вдохновения лире, когда бы твое высокое предназначение не призывало тебя к совершенно иным трудам. По этой причине тебе и было угодно, чтобы Гальфрид Монмутский прогнусил прорицание это на своей дудке, причем его жалким потугам ты отнюдь не отказываешь в твоем благосклонном внимании, и, буде он передал что-либо беспорядочно и ошибочно, исправь его промахи, прибегнув к розге твоих Камен (239), и придай переведенному им стройное и правильное звучание".
111. Вортегирн, король бриттов, сидел на берегу осушенного озера, из которого вышли внезапно два дракона, один белый, а второй - красный. Сойдясь вплотную друг с другом, они вступили в ожесточенную схватку, извергая из ноздрей языки пламени. Одолевал белый дракон, и он уже прогнал красного до самого края озера, но тот, раздосадованный, что белый дракон берет над ним верх, бросился на него и заставил противника податься назад. И пока они бились подобным образом, король повелел Амброзию-Мерлину разъяснить, что предвещает эта битва драконов. И тот, обливаясь слезами, исполнился пророческого наития и возгласил: 112. "Горе дракону красному (240), ибо близится его унижение. Пещеру его займет белый дракон, который олицетворяет призванных тобой саксов, тогда как красный - исконное племя бриттов, каковое будет утеснено белым драконом. Горы Британии сравняются с ее долами, и реки в долах ее станут струиться кровью. Почитание истинной веры иссякнет, и взорам предстанут развалины Господних церквей (241). И все же вера, гонимая и утесняемая, в конце концов возьмет верх и устоит перед свирепостью иноземцев. Придет на подмогу и вепрь из Корнубии (242) и своими копытцами растопчет их выи. Господству его подпадут на океане лежащие острова, и он овладеет Галльскими лесами и рощами. Вострепещет дом Ромулов (243) пред его свирепостью, и будущее римской державы станет сомнительным. Уста народов станут его прославлять, и его деяния доставят пищу повествователям. После него будет еще шесть венценосцев (244), но затем воспрянет германский змий.
Возвеличит его водный волк в сопровождении африканских лесов (245). Снова иссякнет вера, и переместятся епархии. Лондонский епископат украсит собой Доробернию, и седьмой эборакский пастырь будет собирать вокруг себя толпы в Арморике (246). Меневия облачится в мантию Города Легионов (247), и онемеет проповедник-просветитель Ибернии (248) из-за чада, растущего в материнском чреве. Будет низвергаться кровавый дождь, и свирепый голод изнурит смертных. Красный дракон будет охвачен скорбью, претерпевая все это, но, перестрадав, снова окрепнет.
Тогда белого дракона постигнут бедствия, и в садах его рухнут здания. Погибнут семь венценосцев и один из них будет причислен к лику святых (249). Материнские чрева будут иссечены, и младенцев извлекут из них недоношенными. Случится великое истребление сынов человеческих, дабы восстали из праха исконные обитатели острова. Кто это свершит, того облекут бронзовым мужем (250), и он на таком же коне долгие годы будет стеречь врата Лондона.
Затем красный дракон вернется к прежним делам своим и примется упорно вредить себе самому. И вот обрушится мщение Вседержителя, ибо всякое поле обманет упования земледельцев. Смерть накинется на людей и произведет опустошения среди всех народов. Пощаженные ею покинут родные края и станут засевать чужеземные пашни (251). Благословенный король снарядит флот, и во дворце двенадцатого святителя будет сопричислен к лику святых (252). Горестным будет опустошение царства, и поля, с которых снимали жатву, превратятся в поросшие кустарником пустоши. Снова восстанет белый дракон и призовет дочь Германии. Сады наши снова заполнятся иноземным семенем, а красный дракон будет чахнуть на краю болота. Вслед за тем будет увенчан короною змий Германии, а бронзовый государь низвержен. Змию предуказан срок, превысить каковой он бессилен.
113. В течение ста пятидесяти лет он будет пребывать в тревоге и унижении (253), в течение следующих трехсот - в покое. Вслед за тем на него обрушится северный ветер (254) и вырвет с корнем цветы, взлелеянные дуновением весны, произойдет осквернение храмов, не затупятся острия мечей, с трудом будет удерживать пещеры свои германский дракон, ибо грядет отмщение за его предательство.
Он постепенно окрепнет, но его ослабит беспощадное изничтожение со стороны неустрийцев (255)-завоевателей, ибо нагрянет народ в ладьях и в железных доспехах, который ему воздаст за его мерзостные деяния. Этот народ вернет коренным жителям их пепелища и на чужеземцев придет управа. Поросль белого дракона будет выкорчевана из наших садов и остатки его потомков истреблены. На их выи будет возложено ярмо вековечного рабства, и свою мать изранят они сохами и мотыгами.
Появятся два дракона (256), из коих один задохнется от жала ненависти, а другой станет тенью своего имени.
Появится лев правосудия (257), от рыкания коего затрясутся галльские башни и драконы на острове. В его дни золото станут добывать из лилий и крапивы, а серебро потечет из копыт тех, что мычат. Люди с убранными по-особому волосами облачатся в одежды различные, и их облик будет свидетельствовать об их внутренней сущности. Лапы дающих будут отрублены, и дикие звери обретут мир и покой, человечество же будет удручено казнями. Ценность монеты изменится, половина станет круглою. Коршуны перестанут быть хищными, и зубы волков затупятся. Детеныши льва превратятся в морских рыб (258), а его орел построит себе гнездо на горе Аравии. Венедотия заалеет от материнской крови, а дом Коринея умертвит шестерых братьев. Ночными слезами будет сочиться остров, из-за чего все будут готовы на все.
114. Потомки будут силиться взлететь на высоты, но благорасположение к новым усилится. Властителю из нечестивых будет вредить его доброта, пока он не обретет для себя отца. Наделенный клыками вепря, он перешагнет через горные вершины и тень того, на ком шлем. Вознегодует Альбания и, призвав сопредельных с ней, примется проливать кровь. Челюсть ее стянет узда, выкованная в лоне Арморики. Позлатит ее орел разорванного союза и будет обрадован своим третьим гнездовьем. Детеныши рыкающего пробудятся от сна и, покинув леса, примутся за ловитву внутри стен городских. Немалый урон нанесут они тем, кто потщится им воспрепятствовать, и оторвут языки у быков. На выи мычащих возложат они бремя цепей, и дедовские времена возвратятся. Затем большой палец, омоченный миром, прикоснется сначала к первому, после него к четвертому, после четвертого к третьему, после третьего ко второму. Шестой властитель порушит стены Ибернии и леса обратит в равнину. Различные части он сведет воедино и увенчает себя львиною головой. Начало его будет подвластно смутным влечениям, но конец вознесет его к вышним. Ибо он обновит родительские святилища и расставит пастырей в должных местах. Двум городам даст он епископскую епитрахиль и одарит девственниц подобающими их девству дарами. Он заслужит благоволение Вседержителя и будет причислен к лику святых.
115. Из него выйдет обладающая всепроникающим взором рысь, которая будет угрожать гибелью собственному народу. Ведь именно из-за нее Неустрия лишится и того и другого острова и утратит былое достоинство. Затем на остров вернутся исконные его обитатели, ибо между чужеземцами вспыхнет раздор. Белоснежный старец на белоснежном коне запрудит реку Пирон (259) и ослепительно белой тростью разметит место, на котором поставит мельницу. Кадвалладр призовет Конана и примет в союз Альбанию (260). Тогда произойдет избиение чужеземцев, тогда реки потекут кровью, тогда в Арморике наружу вырвутся родники и будут увенчаны короною Брута. Камбрия преисполнится радости и зазеленеют дубы Корнубии. Остров будет наречен по имени Брута и изникнет название, данное ему чужеземцами.
От Конана произойдет доблестный вепрь, который в Галльских лесах покажет, до чего остры его клыки. Он подсечет самые могучие из дубов, а меньшие станет оберегать. Арабы и африканцы вострепещут пред ним, ибо свой безудержный бег он устремит в Испанию Дальнюю (261).
Явится козел из чертогов Венеры; будет он с золотыми рогами и серебряною бородкой и станет из ноздрей выпускать настолько густой туман, что тот окутает собою весь остров. Нерушимый мир будет царить в его время, и благодаря плодородию почвы умножатся урожаи. Уподобившись змеям, женщины обретут плавность в движениях, и всякий их шаг будет исполнен высокомерия. Обновятся чертоги Венерины, и Купидоновы стрелы не перестанут наносить раны. Источник Амне (262) станет бить кровью, и два короля сойдутся в единоборстве из-за львицы с Брода Дубинки (263). Вся земля погрязнет в разврате, и человечество не прекратит предаваться распутству. Все это увидят три века, пока не будут отысканы могилы королей, погребенных в Лондоне. Снова вернется голод, снова начнет свирепствовать смерть, и граждане будут скорбеть о разорении городов.
Явится вепрь торговли, который возвратит рассеянные стада на позабытое пастбище. Грудь его будет пищей для алчущих, а язык его утолит жаждущих. Из пасти его изольются реки, которые увлажнят иссохшие глотки людей. Затем на Лондонской башне вырастет дерево, которое, удовольствовавшись только тремя ветвями, своею густою листвой погрузит в тень лик всего острова. На дерево налетит враждебный Борей и своими неистовыми порывами обломает его третью ветвь; место уничтоженной займут две оставшиеся невредимыми, пока одна из них не задушит другую неисчислимым множеством своих листьев и не завладеет местом обеих; она приютит на себе птиц из заморских стран, но окажется вредоносной для отечественных пернатых, ибо те, страшась царящей здесь тьмы, утратят свободу полета. Затем явится осел беспутства, быстрый возле кующих золото и медлительный при нападении жадных волков.
116. В эти дни в лесах запылают дубы и на ветвях лип окажутся желуди. Семью рукавами потечет в море Сабрина, а река Оска будет кипеть в продолжение семи месяцев; рыбы ее погибнут от жары, и из них народятся змеи.
Источники Бадона остынут, и их целебные воды станут смертельными.
Лондон оплачет гибель двадцати тысяч людей, и Темза потечет кровью. Монахи начнут вступать в браки, и их выкрики будут слышны на альпийских вершинах. В Гвинтонии городе три родника вырвутся на поверхность, и ручьи, излившиеся из них, на три части рассекут остров.
Кто изопьет из первого, тот насладится долгою жизнью и не познает горести увядания; кто изопьет из второго, тот погибнет от неизбывного голода, и на лице его выступит бледность и печать ужаса; кто изопьет из третьего, того похитит внезапная смерть, и тело его нельзя будет предать погребению. Желающие избавиться от этой напасти будут стараться прикрыть источник чем-нибудь, но какие бы груды ни навалить на него, они лишь изменят свой облик. Ибо насыпанная поверх земля превратится в камни, камни в древесину, древесина в пепел, пепел в воду.
Из города, именуемого Лесом Канута (264), выйдет дева, дабы изыскать средство от этого бедствия. Она, как если бы превзошла все науки, лишь своим дыханием иссушит пагубные источники. Затем, окрепшая от целительного питья, понесет в правой руке лес Калидона (265), а в левой - защитные стены Лондона. Куда ни ступит ее нога, повсюду вспыхнут огни с сопутствующим густым серным дымом. Этот дым разъярит рутенов и уничтожит пищу обитателей хлябей морских. Горючие слезы прольет эта дева, и ее горестные рыдания огласят весь остров. Ее убьет олень своими рогами о десяти ветвях, из которых четыре будут нести на себе золотые венцы. Шесть остальных превратятся в бычьи рога и своим гнусным стуком встревожат три острова бриттов.
Будет разбужен Данейский лес (266), и он воскликнет человеческим голосом: "Приблизься, Камбрия, и приведи сбоку себя Корнубию и скажи Винтонии: "Тебя поглотит земля; перенеси поэтому местопребывание пастыря туда, где пристают корабли, и пусть прочие члены последуют за головой. Ибо близится день, в который погибнут за свои клятвопреступления горожане. Обрекут же их на это как белоснежная шерсть, так и многоразлично окрашенная. Горе преступившему свои клятвы народу, ибо из-за него рухнет преславный город. Корабли возрадуются такому возвеличению и из двух останется лишь одно. Рухнувший город отстроит наново еж с ношей плодов земных, на запах которых слетятся из разных лесов пернатые. Он возведет к тому же огромный дворец и окружит его шестьюстами башнями. Этому позавидует Лондон и удлинит втрое свои защитные стены. Река Темза обойдет его отовсюду, и молва об этом сооружении перешагнет через Альпы. Свои плоды еж укроет в Лондоне и прокопает здесь подземные ходы. Об эту пору возопиют камни, и море, по которому плывут в Галлию, за краткий срок стянется. Пребывающие на том и другом его берегах будут слышать друг друга, и площадь острова увеличится. Откроются тайны морских глубин, и Галлия содрогнется от страха.
После этого из Калатерского леса явится цапля, которая за два года облетит остров. Ночными криками она будет сзывать пернатых и соберет весь птичий род вокруг себя. Он устремится на нивы смертных и пожрет весь урожай хлебов до последнего зернышка. Голод накинется на людей и вместе с ним жестокая смерть. А когда это бедствие прекратится, отвратительная птица прилетит в долину Галаб (267) и поднимет ее на высокую гору. На вершине горы она высадит дуб и на его ветвях угнездится. Три яйца отложит она в гнезде, и из них вылупятся лиса, волк и медведь. Лиса пожрет свою мать и напялит на себя ослиную голову. Преобразившись в чудовище, она устрашит своих братьев и прогонит их в Неустрию. А те там раззадорят против нее клыкастого вепря и, вернувшись с ним вместе на кораблях, вступят в борьбу с лисой. Эта, начав с ним битву, прикинется поверженной насмерть, и вепрь ее пожалеет. Вслед за тем, приблизившись к трупу мнимопочившей, он подует ей в глаза и на щеки. А та, не позабыв о своей хитрой уловке, вонзит зубы в его левую ногу и полностью ее отгрызет. Вскочив, она отхватит у него правое ухо и хвост и укроется в горных пещерах. Обманутый вепрь воззовет к волку и медведю, дабы они восстановили ему утраченные им члены. Те, узнав, что случилось, пообещают ему оторвать у лисы две ноги, уши и хвост я превратить их в кабаньи. Вепрь успокоится и станет дожидаться обещанного, восстановления того, что он потерял. Между тем лиса спустится с гор; обернувшись волком и как бы намереваясь вступить с вепрем в беседу, она коварно к нему подойдет и сожрет его без остатка. Затем она превратит себя в вепря, лишенного частей тела, и станет дожидаться его сотоварищей, а когда те к ней подбегут, искусает обоих и их умертвит, после чего увенчает себя львиною головой.
В ее дни народится змий, который станет угрозой для жизни смертных. Растянув свое длинное тулово, он окружит им Лондон и станет пожирать всех прохожих. Горный бык обретет волчью голову и в стремнине Сабрины выбелит свои зубы. Стада Альбании и Камбрии он присвоит себе, и те выпьют и иссушат Темзу. Осел призовет козла с кустистою бородой и позаимствует его облик. Горный бык возмутится этим и, призвав волка, пойдет на них в обличий рогатого буйвола. Поддавшись ярости, он пожрет их мясо и кости, но будет сожжен на вершине горы Уриана (268). Искры от костра превратятся в лебедей, которые будут плавать на суше так же, как на воде. Они пожрут в рыбах рыб и проглотят в людях людей. Постарев, они станут подводными рысями и примутся измышлять подводные западни. Они будут топить корабли и накопят немалое количество серебра.
Снова потечет Темза и, приняв притоки, выйдет из пределов своего русла. Она зальет ближние города и подмоет подступающие к ней горы.
Некто, исполненный мерзости и коварства, присвоит себе галабский источник. Из-за этого вспыхнет распря, которая вовлечет венедотов в битвы. Прибудут лесные дубы и вступят в бой со скалами гевиссеев. Прилетит ворон с коршунами и пожрет тела павших. На стенах Клавдиоцестрии угнездится сова, и в ее гнезде родится осел. Возрастит его змей Мальвернский (269) и толкнет к бесчисленным хитростям. Овладев королевским венцом, он достигнет вершин самовластия и ужасающим ревом будет устрашать обитателей этой страны. В его дни задрожат горы Пахайи (270), и этот край лишится лесов. Ибо явится огнедышащий змий и сожжет деревья своим дыханием. Из него выйдут семь львов, обезображенных козлиными головами. Исходящее у них из ноздрей зловоние совратит женщин, и они впадут в блуд. Отец не будет знать, кто именно его сын, ибо жены будут предаваться любовным утехам подобно домашним животным.
Явится исполин бесстыдства, который пронзительностью своего взгляда станет устрашать всех. Ополчится на него вигорнийский дракон (271) и вознамерится его истребить. В схватке, которая произойдет между ними, дракон, однако, окажется побежденным и будет осилен подлостью победителя. Этот вскочит на спину дракона и, сбросив одежду, усядется на нем совершенно нагой. Дракон вознесет его ввысь и, подняв хвост, станет хлестать им обнаженного. Но великан, собравшись с силами, поразит его мечом в глотку. Наконец, дракона сожмет его собственный хвост, и он погибнет, отравленный своим ядом.
После него грядет тотонский вепрь и примется беспощадным насилием утеснять народ. Он изгонит из Клавдиоцестрии льва, который частыми схватками будет беспокоить свирепствующего. Лев подомнет его под себя и будет топтать ногами и хватать своею отверстою пастью. Наконец, лев вступит в борьбу с королевством и начнет подминать под себя знатных. В эту распрю вмешается буйвол и ударит льва правой ногой. Он погонит того по различным областям королевства, но обломает себе рога о стены Эксонии. Отметит за льва лисица Каердубальская (272) и, растерзав буйвола, сожрет его без остатка. Вокруг лисицы обовьется линдоколинский змий и своим вселяющим ужас свистом оповестит о себе многих драконов. Вслед за тем сойдутся драконы, и один растерзает другого. Крылатый одолеет бескрылого и вонзит в его морду ядовитые когти. Схватятся между собой еще два дракона, и снова один умертвит другого. К умерщвленным подойдет пятый и, прибегнув к всевозможным уловкам, сокрушит тех, кто остался в живых. Он вскочит, вооруженный мечом, на спину одного из этих драконов и отсечет ему голову. Скинув с себя одежду, он взберется и на другого и примется справа и слева наносить ему удары по хвосту. Обнаженный, он осилит его, тогда как одетый ничего не добьется. На прочих он будет нападать сзади и прогонит их на окраины королевства. Появится рыкающий лев, сеющий ужас своей беспредельной лютостью. Он сведет пятнадцать частей воедино и станет самодержавно властвовать над народом. Возблистает белый, как снег, великан и окрепнет белому народу на благо. Наслаждения изнежат властителей, и, погруженные в них, они превратятся в диких зверей. Родится среди них лев, налившийся человеческой кровью. В поле наткнется он на жнеца, поглощенного своим трудом, и его растерзает.
Укротит их эборакский возничий, который, прогнав своего господина, подымется на управляемую им колесницу. Обнажив меч, он станет грозить им востоку и заполнит кровью следы своей колесницы. В водной хляби будет создана рыба, которая, будучи призвана свистом змеи, с нею соединится. От этого соединения родятся три сверкающих буйвола, которые, объев пастбища, обратятся в деревья. Первый понесет бич, сплетенный из гадюк, и покажет спину рожденному вторым. Этот постарается вырвать у него бич, но будет схвачен рожденным последним. Они не станут друг на друга смотреть, пока не выбросят кубка с ядом.
Появится затем земледелец альбан, которому будет угрожать сзади змея. Он примется вскапывать землю, дабы родные края засеребрились посевами. Змея будет стараться разбрызгать яд, чтобы всходы не дали колосьев. Народ начнет гибнуть от смертоносного бедствия, и города опустеют. Стать целебным средством от всего этого будет предназначено городу Клавдия, ибо из него выйдет дщерь бичующего. Она вынесет весы исцеления, и остров немного спустя воспрянет. Затем пожелают завладеть скипетром двое, которым будет служить рогатый дракон. Один из них, весь в железе, вскочит на летучего змия. Обнажившись, он воссядет на его спину и охватит десницею хвост. От крика его рассвирепеют моря и устрашат второго. Тогда этот второй присоединится ко льву, но, повздорив, они вступят в схватку. Они нанесут друг другу немало увечий, однако ярость дикого зверя возобладает. Прибудет некто с кифарой и бубном и укротит ярость льва. Успокоятся народности королевства и призовут льва к весам. Став у них, он займется отвешиванием, но протянет руки к Альбании. Северные области опечалятся и отопрут двери храмов. Волк-знаменосец поведет за собой отряды и своим хвостом обхватит Корнубию. С ним сразится воин на колеснице, который превратит народ этот в вепря. Вепрь опустошит области, но на дне Сабрины укроет голову. Человек обхватит захмелевшего льва, и блеск золота ослепит взирающих на него. Засверкает вокруг серебро и станет сотрясать давильни.
117. Налившись вином, смертные захмелеют и, презрев небо, устремят взоры на землю. Отвратят звезды свои лики от них и нарушат обычный бег. Так как они разгневаются, на небосводе не станет влаги, и посевы засохнут. Поменяются местами корни с ветвями, и это будет сочтено чудом. Сияние солнца потускнеет в янтарных лучах Меркурия, и взирающие на это будут охвачены ужасом. Стильбон Аркадский (273) сменит свой щит, и шлем Марса призовет Венеру. Марсов шлем отбросит тень, и ярость Меркурия перешагнет границы. Железный Орион (274) обнажит меч. Разгонит тучи, поднявшись над морем, Феб (275). Юпитер сойдет с определенных для него троп, и Венера покинет установленные пути. Светило Сатурн обрушит на землю свинцовый свой свет и изогнутым серпом будет истреблять смертных. Двенадцать чертогов небесных светил разразятся жалобами на то, что гости их обходят. Разомкнут привычные объятия Близнецы (276) и призовут суд к источникам. Коромысло Весов (277) будет пребывать в наклонном положении, пока его не выправит Овен (278) своими закрученными рогами. Хвост Скорпиона (279) станет метать молнии, и Рак (280) затеет спор с солнцем. На спину Стрельца (281) поднимется Дева (282) и унизит свои девичьи цветы. Колесница луны приведет в смятение Зодиак (283), и Плеяды (284) обольются слезами. Они не вернутся к своим обязанностям, и, затворившись в своем чертоге, скроется Ариадна (285). Под ударами луча поднимутся воды, и древний прах обносится. В диких порывах столкнутся ветры, и рев их изникнет среди светил". 118. Так как Мерлин напророчил все это и прочее, он удивил окружающих неопределенностью своих слов. Вортегирн, однако, восхитившись ими, как никто из присутствовавших, восхваляет ум и прорицания юноши. Ведь то время не произвело никого, чьи уста источили бы перед ним нечто подобное. Итак, желая узнать, каков будет исход его жизни, он предложил юноше поведать ему все, что тому было известно, и на это Мерлин сказал: "Беги огня сыновей Константина (286), если сможешь от него убежать. Ибо уже снаряжаются корабли, они уже покидают берег Арморики. Паруса их уже распускаются в море; они поплывут к острову бриттов, они нападут на племя саксов и поработят нечестивый народ, но прежде сожгут тебя в башне, в которой ты затворишься. На свое горе предал ты их отца и призвал саксов на остров. Ты призвал их, чтобы они тебя защитили, а они прибыли сюда на твою погибель. Тебе угрожают две смертельные опасности, и не ясно, какая из них минует тебя. С одной стороны твое королевство опустошают саксы и жаждут тебя погубить, с другой - на остров высаживаются два брата, Аврелий и Утер, которые постараются отметить за смерть своего отца. Ищи для себя убежища, если можешь - ведь уже завтра они захватят тотонское побережье. Тела саксов они обагрят кровью, и, убив Хенгиста, Аврелий Амброзии возложит на себя королевский венец. Он успокоит народы, восстановит церкви, но погибнет от яда. Вслед за ним взойдет на престол его брат Утерпендрагон, дни коего пресекутся также от яда. Твоих потомков постигнут величайшие бедствия, и их пожрет вепрь Корнубии".
119. И вот, уже на следующий день Аврелий Амброзии высадился на острове. По распространении молвы о его прибытии к нему отовсюду собрались бритты, которых столь великие бедствия рассеяли и разогнали по всей Британии, и окрепшие духом из-за объединения с соплеменниками, прониклись они небывалою радостью. Было созвано духовенство, и по совершении обряда помазания Аврелия провозгласили королем, и все должным образом подчинились ему, как своему государю. И хотя приближенные убеждали его немедленно пойти походом на саксов, он не дал на это согласия, ибо прежде всего жаждал расправиться с Вортегирном. Ведь тот предал его отца, и Амброзии питал к нему такую лютую ненависть, что не мог, видимо, пересилить себя и что-нибудь предпринять, пока не отметит Вортегирну. Итак, порываясь удовлетворить поскорее свое желание, он двинул свое войско на Камбрию и подступил к крепости Генореу (287). В ней заперся Вортегирн, сочтя ее надежным убежищем. Эта крепость находилась в земле Хергинг (288), на реке Вайе (289) и на горе, прозывающейся Клоарцием (290). Подойдя к ней и помня об измене Вортегирна его, Амброзия, отцу и брату, он, обратившись к наместнику Клавдиоцестрии Элдо-лу, молвит: "Погляди, благородный наместник, на здешние города и стены, смогут ли они уберечь Вортегирна от острия моего меча, от того, чтобы я его не вонзил ему в грудь? Ведь такая казнь будет ему по заслугам, и я полагаю, что ты и сам знаешь, насколько он ее заслужил. О преступнейший из преступников, о тот, кого должно подвергнуть неслыханным доселе мучениям! Сначала он предал отца моего Константина, избавившего его самого и родину от вторгшихся пиктов, а вслед за тем брата моего Константа, которого возвел на престол, дабы его погубить. Наконец, сам себя изобличив в коварстве, он вместе со своими сторонниками впустил в нашу страну язычников, дабы истребить всех тех, кто оставался мне верен. По Божьему изволению он неосмотрительно угодил в те силки, которые расставил для верных своих соратников. Ибо, когда саксы разгадали всю его гнусность, они сбросили его с трона. Никому не следует об этом печалиться, но скорбеть, по-моему, нужно о том, что нечестивый народ, призванный названным нечестивцем, истребил знатных граждан, опустошил плодороднейшую страну, разрушил святые церкви и уничтожил христианство почти от моря до моря. А теперь, сограждане, действуйте мужественно и отметите за себя прежде всего тому, из-за кого все это произошло. А затем давайте обратим оружие против угрожающих нам врагов и вырвем из их пасти родину нашу". Они тотчас же устремляются к осадным орудиям и стараются проломить стены, но так как ни это, ни все прочее не принесло им успеха, они подложили огонь. Найдя для себя подходящую пищу, он не унялся до тех пор, пока не испепелил башню и затворившегося в ней Вортегирна.
120. Когда об этом сообщили Хенгисту и саксам, тот сильно встревожился, ибо его устрашили решительность и смелость Аврелия. В этом муже было столько доблести и отваги, что, пока он воевал в Галлии, никто не решался сойтись с ним один на один. Ибо, если он вступал в схватку, то либо сшибал с коня своего противника, либо переламывал на нем собственное копье.
К тому же он был щедр на раздачи, ревностен в делах веры, скромен со всеми, предельно правдив, отменный пехотинец, еще лучший всадник, опытный полководец. Молва об этих его превосходных качествах, пока он оставался в армориканской Британии, перелетела на остров и исподволь распространилась на нем. Саксы переправились на ту сторону Хумбера (291). Там они укрепили города и поселки, ибо эти края неизменно служили для них убежищем. Ведь соседство Скоттии увеличивало его надежность, что обычно оборачивалось бедствиями для населения. Эта местность, внушавшая ужас всем обитавшим в ней, покинутая жителями, доставляла надежное пристанище чужеземцам. Из за своего положения и некоторых особенностей она была открыта для пиктов, скоттов, данов, норвежцев и всех, кто бы ни высаживался на сушу ради разграбления острова. Чувствуя себя в безопасности благодаря близости Скоттии, они под натис ком неприятеля обычно убегали к ее пределам и, если в этом была нужда, укрывались в ней как в собственном лагере. Когда Аврелия об этом оповестили, он, обретя решительность, преисполнился надеждою на победу. Итак, он поспешно собрал сограждан, увеличил свое войско и устремился на север. Проходя по этим землям и видя их покинутыми и разоренными, он глубоко сокрушался и больше всего из-за того, что все церкви были разрушены до основания. Он дал обет отстроить их наново, если одолеет врагов.

1 (гл. 1-40)   2 (гл.41-80)  3 (гл.81-120)  4 (гл. 121-160) 5 (гл.161-208)  6 (Жизнь Мерлина)
комментарии к гл.81-120 (открываются в новом окне)